– Зря мы это, – вздохнул, слегка опомнившись, Николай. – Что-то я погорячился.

– Почему? – спросила Даша.

– Потому что ты дурочка молоденькая, а я женат.

– Я знаю. Видела твою жену. Такая барыня! Только сонная какая-то.

– Спящая царевна, точно. Даш, ты мне очень нравишься, и жену я не слишком люблю, но разводиться не стану. А морочить тебе голову мне не хочется. Давай разбежимся, пока ничего еще толком не началось.

– Ты хочешь сказать, что я тебе не настолько нравлюсь, чтобы разводиться?

– Может, и настолько. Но… Понимаешь, мне не позволят это сделать. На нашем с ней браке многое завязано. Могу и работу потерять, и партбилет. И еще один человек пострадает. Очень для меня важный.

– Вон что… Ну и ладно, – сказала Дарья. – Тогда будем так.

И они стали встречаться «так». Николай сумел перевести Дашу из учетчиц в секретарши. Конечно, поползли сплетни, и в один прекрасный день Дашины братья подстерегли Селезнева в темном переулке, пытаясь проучить наглого москвича и защитить честь сестры, но Николай не боялся драки, да и физически превосходил обоих парней, в которых было больше гонору, чем реальной силы. Узнав о драке, Даша устроила братьям страшный скандал и съехала из дома – Николай снял ей квартиру. Потом он все-таки помирился с ее мужиками: перед отцом покаялся, а братьям купил мопед и моторку. Просидели они в разговорах целый вечер, и после третьей бутылки первача, который гнал папаша, уже обнимались и клялись друг другу в вечной дружбе – Дарья только глаза закатывала. Она не любила сантиментов и ни разу не сказала, как сильно любит, но Коля знал это и считал ее любовь незаслуженным подарком судьбы.

Николай как раз надеялся провести вечер с Дарьей, когда позвонил отец и попросил приехать. И вот Николай сидел за рулем своей новенькой «Волги» и недоумевал, зачем понадобился родителям посреди недели и на ночь глядя. После семи лет, проведенных в Долгореченске, Николай был, в общем, доволен жизнью: недавно его повысили до главного инженера, работа ладилась, подчиненные уважали и называли «Стариком» – из-за ранней седины; Аллочка не маячила перед глазами, а Даша была всегда под рукой. С детьми только не получилось, но что ж поделаешь. Не то чтобы он не вспоминал об Ирине Званцевой, нет! Стена, за которой он все это время прятался от прошлого, хорошо защищала от воспоминаний, но порой в трещины и разломы нечаянно просачивался образ, звук или аромат былого, и Николай начинал тосковать, задумываться и мучиться от бессонницы. Впрочем, пара часов, проведенных с Дарьей, возвращала его в привычное деловое состояние.

– Что за пожар? – спросил Николай, расцеловавшись с родителями. – Случилось что?

– Коля, ты только не волнуйся! – сказала мама.

– Так. В чем дело?

Мама всхлипнула, махнула рукой и убежала, а отец откашлялся и произнес:

– Во-первых, я все рассказал матери.

– Что – все? – спросил Николай, но тут же догадался: – И зачем ты это сделал? Именно сейчас? Ведь я просил!

– Затем, что пришло письмо.

– От Ирины?! Где оно?

– Коля, успокойся.

– Дай мне письмо немедленно!

– Сейчас, мать принесет. Нонна! – закричал отец, и появилась заплаканная Нонна Сергеевна, которая протянула сыну листочек и конверт:

– Коленька, его прямо в ящик положили, обратного адреса нет.

Николай взял письмо и ушел. Родители переглянулись. Через пару минут Нонна Сергеевна не выдержала и поднялась:

– Я только посмотрю, как он. Я тихонько.

– Нонна, сядь!

Но она уже исчезла. Вернулась очень быстро и, чуть задыхаясь, сказала:

– По телефону говорит! Ох, горе…

Когда сын возвратился, мама всмотрелась в него и тут же накапала каких-то капель в три чашки, разбавив водой. Они молча выпили, и Алексей Павлович закашлялся:

– Что это за гадость?! Я думал, водка!

– Как же! Никакой водки. Коленька, что ты думаешь теперь делать?

– Вы читали?

Родители кивнули.

– Мне дадут две недели за свой счет. Полечу в Свердловск, потом в Келым.

– Коленька, – сказала мама, с жалостью на него глядя. – Ты обратил внимание на дату? Боюсь, ты можешь уже не застать ее в живых.

– Да, письмо долго шло. Но в любом случае я найду сына.

– Почему ты мне сразу не рассказал? – заплакала Нонна Сергеевна.

– А что бы ты сделала? Ладно, надо возвращаться в Долгореченск, собираться. Алле не говорите, что я заезжал. Интересно, она что-нибудь знает?

– Тоня точно знает! – сказала Нонна. – Она мне на что-то такое намекала, да я не понимала. Могла и Алле сказать, она такая.

– Ну да, Антонина тогда подслушивала.

– Коля, но тебе все равно придется рассказать Алле, – встрял отец. – Будет нужно ее согласие на оформление опекунства. Это проще и быстрее, чем усыновление. Я разузнал, какие нужны документы, дам тебе список. Что могу, сам здесь подготовлю. Главное, привези мальчика. А потом все оформим, как надо.

Через день, снова заехав домой, Коля вызвал Аллу.

– Ой, как ты неожиданно! – удивилась Аллочка. – А что ж не позвонил?

– Алла, у меня мало времени. Я уезжаю на две недели… в командировку. В Свердловск. Мне нужно, чтобы ты подписала вот эту бумагу.

– А что это?

Она прочла текст и посмотрела на Николая. Взгляд жены Николаю не понравился, и, чертыхнувшись про себя, он быстро проговорил:

– Ты хотела ребенка? Теперь он у нас будет.

– Но мы даже не обсуждали такой вариант…

– Вот – обсуждаем. Алла, я тороплюсь!

– И кого ты хочешь взять?

– Это будет мальчик шести лет.

– Но почему?

– Потому что я так сказал. Давай, подписывай.

Аллочка вздохнула, задумалась… Николай скрежетал зубами, проклиная ее медлительность. Наконец она поставила подпись. Коля убрал бумагу в портфель, обнял жену и поцеловал: пожалуй, в этот момент он ее почти любил.

– Матери ничего пока не говори.

– Хорошо.

За семь лет жизни с Селезневым Аллочка сильно изменилась. Ее былая наивность развеялась, как дым, а глупой она никогда не была, просто соображала медленно. Алла понимала: муж ее не любит. В постели она его вполне устраивала, а все остальное Николая не интересовало. Равнодушие мужа настолько убивало Аллочку, что она предпочитала оставаться с матерью, которая потихоньку отравляла ее существование своим эгоизмом, интригами, капризами, мнимыми болезнями и все усугубляющимися странностями. Но тут Алла, по крайней мере, чувствовала себя человеком, от которого что-то зависит, а не чем-то средним между домработницей и постельной грелкой. Алла и собачку-то завела только для того, чтобы ее хоть кто-нибудь любил.